До тех пор, пока Европа не согласится утверждать, защищать и продвигать свои исконные ценности, у нее нет будущего, кроме как антиутопия отсутствия разумного суждения, управляемого спада и увеличения религиозного насилия.
В своем труде «Memoires d’Espoir» (Мемуары Надежды) лидер Свободной Франции во время Второй Мировой Войны и основатель Пятой Республики генерал Шарль де Голль написал о том, что является объектом размышления для многих людей современности — о судьбе Европы. Хотя его часто изображали французом до мозга костей, де Голль был по-своему совершенным европейцем.
Однако для де Голля Европа заключалась не в над-национальных учреждениях, таких как Европейская комиссия или Европейский центральный банк, не говоря уже о том, что некоторые европейские политики называют «демократическими ценностями». В понимании де Голля Европа была в первую очередь культурным и духовным наследием, достойным подражания. Нации Европы, писал де Голль, имеют «одинаковые христианские истоки и образ жизни, связанный друг с другом с незапамятных времен бесчисленными узами мысли, искусства, науки, политики и торговли».
На этом основании де Голль считал «естественным», что эти страны «должны сойтись вместе, чтобы сформировать единое целое, со своим собственным характером и организацией в отношении остального мира». Однако де Голль также верил, что без ясного признания и глубокого уважения к этим общим цивилизационным основаниям любое пан-европейское объединение сядет на мель.
Сегодняшний европейский кризис показывает актуальность мыслей де Голля. Это справедливо не только в отношении полу-религиозной веры, которую европейцы имеют в над-национальном бюрократическом аппарате, вызывавшем гнев и раздражение де Голля. Это также применимо к неадекватности видения, которое подпитывает их доверие к подобным институтам. До тех пор, пока лидеры Европы не признают данную проблему, сложно увидеть, как этот континент сможет избежать дальнейшего упадка как в качестве игрока на мировой сцене, так и в качестве сообщества, духовно обогащающего остальной мир.
Экономика, миграция и ценности
Именно эти три понятия приходят на ум, когда мы рассматриваем сегодняшние проблемы Европы. Первая проблема — экономика — затрагивает не только малые европейские страны, такие как Греция и Португалия, но также большие, такие как Италия и Франция. Вторая — это наплыв мигрантов, которые продолжат переливаться через границы Европы в течение нескольких следующих лет. Как показали чудовищные события во Франции, никакое количество политкорректности не сможет скрыть тот факт, что проблема миграции неотделима от проблемы исламского терроризма. А это поднимает третий вопрос, который всесторонне рассматривать готовы, к сожалению, лишь некоторые европейские лидеры: совместима ли религия ислама, взятая на его условиях, с ценностями и институтами Западной культуры?
На поверхности этих проблем лежат и важные культурные вопросы. В своей книге «Массовое процветание» (Mass Flourishing) нобелевский лауреат Эдмунд Фелпс (Edmund Phelps) показал, как некоторая приверженность ценностям и способы ее реализации в политике помогли сформировать национальные и наднациональные структуры Европы, которые ставят на первое место, например, экономическую безопасность государства а не свободу, творчество или оценку рисков. Это одна из причин, почему многие европейские политики, бизнес-лидеры и профсоюзы регулярно упоминают такие слова как «солидарность», противясь реформам экономической либерализации. Представление, что солидарность можно реализовать не только средствами экстенсивной регуляции, очевидно, ускользает от их понимания.
То, что большинство мигрантов, устремившихся в Европу на данный момент, исходят из религиозно-культурного контекста, сильно отличающегося от собственных исторических корней Европы, делает актуальным вопрос: а могут — или а хотят ли — эти мигранты интегрироваться в европейское сообщество, которое в большинстве своём хочет оставаться Западным по своим ценностям и институтам. С 1960-х годов в таких странах, как Швеция, Бельгия и Франция многие мигранты так и не ассимилировались. В некоторых случаях они ведут практически экстра-территориальное существование, как известно любому, кто посещал окраины, например, Брюсселя, Лилля или Стокгольма. Приехать в брюссельский район Маленбик, откуда родом по меньшей мере один из совершивших теракт в Париже, это то же самое, что войти в другой мир: мир наркотиков, безработицы и радикальных джихадистских настроений.
Одна из причин, почему де Голль оставил идею создания Французского Алжира в начале 1960-х годов — это неуверенность в том, что Франция сможет успешно интегрировать несколько миллионов мусульман Северной Африки и остаться при этом целостным западным обществом. Показательные неудачи различных многокультурных политик в многих западно-европейских странах подчеркивают, что он был прав.
Какие корни, чьи корни?
Еще более глубокий вопрос, вызванный этими проблемами, касается того, во что именно просят европейские лидеры интегрироватся мигрантов, и почему мигранты должны это делать.
За последние годы такие люди, как консервативный премьер-министр Великобритании Дэвид Кэмерон и социалистический министр внутренних дел Франции Бернар Казнев описали свои страны как исторически христианские. Однако осматривая политический спектр, видно, что большинство европейских политиков — особенно в Западной Европе — избегает подобных выражений. Вместо этого обычно слышишь такие выражения, как «демократическое конституционное государство», «толерантность», «права человека», «общий европейский дом» и «плюрализм». Большая часть этой терминологии связана с тем, что светский немецкий философ Юрген Хабермас (JUrgen Habermas) называет проектом «политического либерализма», которые он описывает как «вид кантианского республиканизма».
Проблема заключается не в самих понятиях демократии, толерантности или плюрализма. Реальное значение имеет нормативная база, на которой основаны эти идеи и институты, а так же культурные формации, которые окружают их и придают им значение. Это разница, например, между (1) обществом, которое укореняет права человека в рассуждениях о естественном праве и иудео-христианском гуманизме и (2) сообществе, которое открыто отвергает подобные основания и утверждает права человека на основании демократического консенсуса и уравнительного эгалитаризма, который так критиковал Алексис де Токвил (Alexis de Tocqueville). В недавних трудах Хабермас утверждал, что сами по себе философии эпохи постпросвещения переживали трудности с тем, чтобы обеспечить необходимую устойчивость многих концептов и структур, которые они силятся поддерживать.
Итак, как это может сказаться на экономической и миграционной ситуациях Европы? Идея солидарности, подкрепленная иудейской и христианской верой, ясно указывает, что забота о ближнем не может быть передана преуспевающим государствам. Она также заставляет человека признать, что люди, нуждающиеся в помощи, имеют душу и тело. Это понятие солидарности не отрицает роли правительства. Однако она требует личного посвящения, которое идёт дальше, чем просто финансовое пожертвование для поддержки неэффективных программ по социальному обеспечению.
Представьте Европу, которая не боится настаивать на том, что имеет специфическую культуру, основанную на иудео-христианской традиции, к которым новоприбывшим придётся ассимилироваться. Мигранты, приезжающие на подобный континент, скорее всего, будут иметь определённые представления о том, что означает «быть европейцем». Сравните это с Европой, которая сегодня дает очевидно ложный посыл, что все культуры и религии, в общем-то, одинаковы, или постоянно ссылается на разнообразие и толерантность, не имея основания в виде разумного суждения. Первая Европа не требует от прибывших становиться верующими иудеями, христианами или последователями той или иной философии. Однако она имеет основания для объяснения, почему люди, не желающие принять эту культуру, должны искать себе постоянное пристанище где-нибудь в другом месте. Для сравнения, вторая Европа может не иметь никакого принципиального возражения против значительного разбавления или даже оставления Западной культуры во имя толерантности.
До свидания, Европа
Когда лейтенант де Голль отправился на войну с миллионами других молодых людей в августе 1914 года, Европа управляла в буквальном смысле большей частью мира. За последующие четыре года она развалилась на части, чтобы повторить это все снова двадцать лет спустя. В ходе этого процесса, нации Европы сильно повредили свою репутацию и постепенно потеряли свой статус гегемона — не только политически, но также культурно и экономически.
Нынешняя Европа намного меньше. Как президент Европейской комиссии, Жан-Клод Юнкер (Jean-Claude Juncker), заметил в своей октябрьской речи, что доля ВВП Европейского союза в мире уменьшается. Стареющее население Европы, добавил он, упало от 20% мирового населения в 1914 году до каких-то жалких 7% сегодня. Внутреннее финансовое состояние многих европейских стран остается в опасном состоянии. Таким же образом, уровень безработицы большинства западно-европейских стран не собирается снижаться. Всего неделю спустя, чтобы расставить точки над i, Юнкер заявил: «Европейский союз в плохом состоянии. Это больше всего проявляется в отношении проблем с мигрантами».
Европейские страны знакомы с многочисленными внутренними миграциями или даже с значительным количеством мигрантов, прибывающих извне. Несомненно, бывшие европейские колонии, такие как Америка, Канада, Австралия и Новая Зеландия показывают, как имиграция может служить на пользу принимающим странам. Однако неспособность или даже нежелание поддерживать контроль суверенных границ — это совершенно другое. И теперь Европа платит — и еще долго будет платить — за это большую цену. Зачем, однако, защищать суверенные границы, когда вы не хотите признавать, что правящий политический класс Европы, ставящий во главу угла понятие сверхтолерантности, меющий легкий доступ к изобилующей, но все чаще дающей сбои системе социального обеспечения, — этот класс обещает что угодно кому угодно до тех пор, пока остаётся у власти? Или посмотрим с другой стороны, что из этого на самом деле стоит защищать, не говоря уже о том, чтобы продвигать?
Шарль де Голль и множество других людей имели другое видение для Европы — Европы, которая знала свои корни и верила, что у неё есть ценности, которые она может предложить остальному миру. Большинство из этих вещей отражаются в истинном многообразии Европы, которые бюрократы ЕС рутинно приукрашивают. Как заявил де Голль на пресс-конференции в 1962 году, «я не верю, что Европа имеет какую-либо реальную возможность выжить, если она не включает Францию с её французами, Германию с ее немцами, Италию с ее итальянцами и так далее. Данте, Гёте, Шатобриан принадлежат всей Европе именно потому, что они были соответственно и полностью итальянцами, немцами и французами. Они бы не служили Европе так хорошо, если бы были лицами без национальности или если бы они писали на каком-то искусственном языке, таком как эсперанто или волапюк».
Сложно представить современных европейских политиков, толкающих такие речи. Это показывает степень, до которой многие европейские лидеры — политические, экономические и религиозные — и большое количество европейских граждан возлагали свои надежды на бездушные административные структуры, которые продвигают сверху технократические решения проблем, которые просто нельзя решить таким образом. Проблема заключается в том, что без оживлённого, морально возвышающего видения — будь то гуманизм, наученный и укорененный в иудео-христианской традиции, Europe des Patries де Голля, уверенность, что человек принадлежит цивилизации с уникальным характером, достойным сохранения, или какой-то комбинации всего этого — моральное и культурное измельчение Европы продолжится посреди бабьего лета управляемого упадка и самоненавистничества. Это делает её уязвимой агитациям изнутри, будь она в форме твердого национализма правых или левых или тех, кто хотел бы, чтобы захват Вены или битва при Пуатье закончилась по-другому.
В конце своей жизни де Голль пессимистично относился к долговременной судьбе Европы. Он не думал, что она поддастся реальной на тот момент Советской угрозе. Он верил, что коммунизм противоречит ключевым аспектам человеческой природы, поэтому он не сможет продлиться долго. Однако смерть европейской веры в себя, уже далеко продвинувшаяся среди многих интеллектуалов Западной Европы, согласно де Голлю, является гораздо более серьёзной долговременной угрозой для Европы.
К сожалению, я боюсь, что генерал оказался прав.
Источник: The Public Discource
