Есть книги, обреченные занять особое место на нашей книжной полке. Причин для такого трепетного отношения предостаточно. Сегодня я бы хотел рассказать о книге, занявшей особое место на моей книжной полке. Она — предмет моей гордости, причина самоедства и творческого непокоя.
Несколько лет назад я задумался о том, что мой провинциальный родной город, скромная уездная столица в прошлом, даже в лучшие годы не достигавшая славы своей южной соседки Одессы, тоже имеет право если не на увековечивание, то, по крайней мере, на заинтересованный и проникнутый благодарностью и родственной симпатией рассказ. Этой мыслью я поделился с Г.Е. Ионкис, преподававшей мне некогда историю зарубежной литературы.
«Есть время разбрасывать камни, и есть время их собирать…», есть время делиться своими идеями, и есть время их воплощать. Идею об упоительном, особом, постепенно исчезнувшем воздухе Кишинева воплотила в своей книге «Утраченный воздух» доктор филологических наук, профессор, четверть века руководившая кафедрой русской литературы Кишиневского пединститута Грета Ионкис.
Есть мало книг, чье рождение ты имеешь возможность наблюдать воочию. Я — свидетель тому, как непросто создавалась эта книга. И ее появление я приветствую как появление своей собственной. Она — живое напоминание каждому, в чье сердце стучит пепел ушедшего Кишинева, оставшегося только в нашей памяти, о том, что наш город достоин воспоминаний.
В небольшом по объему (322 стр.) тексте — 30 глав с Прелюдией и Заключением, не считая Интерлюдии и двух Приложений, в которых автор с публицистической остротой описывает свою жизнь в Кишиневе. И все-таки поводом к разговору, уподобляющемуся то спокойному равнинному течению реки, то кипящему горному потоку, на протяжении всего повествования остается Кишинев. Он — главный герой книги.
Эта книга — не исследование, признается Г. Ионкис, это «собрание пестрых глав», разнородных, разномастных, как сами обитатели ушедшего Кишинева. Тут есть и исторические очерки, и литературоведческий опус, и бытовые зарисовки нижнего города, а беллетристика соседствует с публицистикой. Отсюда, из сухопутного города, автор совершает путешествия-экскурсы в разные части света и исторические эпохи, но все это «свободное плавание в пределах малого каботажа». Порт приписки остается тем же.
Молодой и разочарованный в отсутствии столичного блеска Пушкин оказал Кишиневу медвежью услугу, не столько прославив его в своем шутливом «Послании Вигелю», сколько ославив: предсказав ему судьбу приснопамятного Содома. «Проклятый город Кишинев, тебя язык бранить устанет, когда-нибудь на грешный кров твоих запачканных домов небесный гром, конечно, грянет — и не найду тогда следов!…». Со времен непродолжительной и не самой обременительной ссылки «нашего всего» в южные края в 20-е годы XIX века много воды утекло в никогда не могучей, но прежде норовистой реке Бык, постепенно, как зримое подтверждение ничем не затрудненной энтропии, выродившейся в еле заметную водную артерию под названием Бычок. Но Александру Сергеевичу не дано было знать, что, начиная с 1880-х годов, Кишинев станет превращаться в европейский город усилиями градоначальника Карла Шмидта и архитектора Александра Бернардацци, о чем рассказывает автор книги «Утраченный воздух». Неосновательны впечатления о человеке или городе, сложенные по нескольким, пусть и талантливо сочиненным строчкам!
Во времена Пушкина русский язык в городе еще не вошел в обиход, в офицерской среде молодой поэт общался в основном на французском. Русский язык распространяется по мере расширения города с прибытием российских чиновников, с усилением имперского административного ресурса. Кишинев и Бессарабия отошли России в 1812 году после подписания Бухарестского мирного договора между Россией и Османской империей. «Еврейско-русского воздуха» при Пушкине еще не могло быть. Но, как справедливо отмечает Г. Ионкис, именно декабристы, офицеры, участвовавшие в войне с Наполеоном, «дети 1812 года», сам Пушкин заложили основы русской составляющей «особенного» кишиневского воздуха. Русификация края в XIX-м столетии означала не подавление национальной культуры, а ее развитие путем включения в европейское (!) русло христианской цивилизации. К слову, Бессарабия не была исключением, о таком же подходе российской администрации пишет, например, О. Мандельштам в своем эссе «Кое-что о грузинском искусстве».
В середине XIX века в Кишиневе появляются, помимо Собора и церквей, школы, еврейская больница, училища, очаги культуры. Своим расцветом город обязан неутомимому градоначальнику, обрусевшему немцу, хорошо знавшему молдавский язык и обычаи края, Карлу Шмидту, прослужившему на своем посту 26 лет вплоть до еврейского погрома 1903 года. Совместными усилиями градоначальника и архитектора Александра Бернардацци в городе появились многочисленные мастерские, фабрики, банки, больницы, гостиницы, школы, училища, водопровод, уличные фонари, конка, были вымощены улицы. Начался подъем торговли, производства, образования. Вот тогда-то и сложился этот особый «еврейско-русский воздух», о котором написал Д. Кнут. Почему, спросит кто-то, не русско-молдавско-еврейский? Помимо чисто поэтических соображений, которыми руководствовался Довид Кнут, выводя свой составной эпитет, были и практические причины. В 1897, по статистическим подсчетам, в Кишиневе проживало 19 тысяч молдаван, 29 тысяч русских, 50 тысяч евреев и представителей других национальностей: поляков, немцев, болгар и украинцев. Училось 5012 детей, из них — 3 тысячи еврейских. О молдавской составляющей, безусловно, тоже можно и нужно говорить. Но на рубеже веков движущими силами городского прогресса стали именно эти две этнические группы, к которым примкнули и просвещенные молдаване, а так же представители других народов.
Кишинев с самого начала своей истории стал перекрестком, на котором пересекались судьбы разноязких людей, представителей многих конфессий. «Смешение племен и наречий отразилось в названии улочек, переулочков и тупичков Кишинева, долго хранившего облик азиатского местечка», несмотря на европейские географические координаты. До наших дней сохранились Армянская и Болгарская улицы. А ведь когда-то были в городе и Греческая с Сербской, и Грузинская с Еврейской, и Азиатская, Турецкая, Караимская, Сирийская, Немецкий, Казачий и Молдавский переулки, христианское, еврейское, армянское, немецкое, польское кладбища…
Экс-кишиневец, рано ушедший наш современник Алик Гольдман, в своем неоконченном романе «Проклятый город Кишинев» запечатлел причудливый симбиоз: «Естественно, она была хороша… особенной бессарабской быстровянущей и при этом никогда не исчезающей напрочь красотой, а, как материя, переходящей из одного вида в другой… Столетия греха бессарабского провели эту удачную селекцию, и разбавилась молдаванская смуглость липованским (липоване — старообрядцы, переселившиеся на окраину Российского государства после реформы Никона) молоком и румянцем, и прекрасные римские носы закрепились на плавном и правильном русском овале, и заиграл под кожей ленивый и тонкий украинский жирок. А иногда — особый подарок — не от француза ли колониста, вместе с лозой, так славно у нас принявшейся? — маленькая ступня, икры начинающей балерины, не перекачанные еще… Похоже, что и без моего богобоязненного предка не обошлось здесь…».
Строки уехавшего из румынского Кишинева в Париж в 1921 году Довида Кнута об особенном «еврейско-русском воздухе» долгое время оставались одними из самых крылатых в поэзии русского зарубежья. Георгий Адамович по поводу них сказал: «Кто не знает его, этого воздуха, одесского, гомельского или житомирского, этой «атмосферы» романов Юшкевича или бесчисленных историй и анекдотов, с их юмором и с их горечью, с терпким привкусом быта, полуоседлого, полубродяжнического. Действительно «особенный» воздух. Он русский в такой же мере, как и еврейский. Нигде, кроме России, его не было».
Кишиневец Александр Олешко, актер и телеведущий, на мой вопрос, какую книгу он хотел бы прочитать о родном городе, ответил: «Атмосферную». Именно об атмосфере, об особом «еврейско-русском» воздухе, которым дышали жители и многочисленные гости Кишинева на протяжении целого столетия, с 1880-х до 1980-х, пишет в своей книге Грета Ионкис. Именно эту атмосферу она рассматривает: как она формировалась, почему и как разряжалась, истаивала, пока не исчезла.
В двух эпиграфах автор выразил масштабность своей смысловой конструкции. «Особенный, еврейско-русский воздух… Блажен, кто им когда-нибудь дышал» (Довид Кнут) и «Страна, потерявшая воздух особенный, становится просто огромной колдобиной» (Евгений Евтушенко). Между ними — насыщенное событиями время. Исторический фон — четыре периода в истории Кишинева: немногим более столетия, с 1812 года, когда Кишинев находился под юрисдикцией царской России; почти четверть века, начиная с 1918 года, — под властью Румынии; длительный советский период, когда Кишинев был восстановлен из пепла и пережил экономический и культурный расцвет (при этом автор не забывает послевоенный голодомор, массовые высылки и репрессии, антиеврейские гонения); более чем двадцатилетний период независимости, обернувшийся в самом начале попыткой гражданской войны, разорением народного хозяйства, отмеченный взрывом национализма и прорумынских настроений.
В 1970-е началась первая волна массового выезда молдавских евреев, а в начале 90-х годов «русофоны» (так называют в республике русскоязычных) начали паковать чемоданы, побуждаемые настойчивым слоганом: «Чемодан-вокзал-Россия».
Уже начали появляться книги, написанные на современном кишиневском материале. Современный Кишинев и его жителей оценивают не только те, кто сами когда-то проживал в этом городе, но и иностранцы. Так несколько лет назад на русском языке вышла книга-тревелог английского сатирика и телеведущего Тони Хоукса «Теннис на футбольном поле». Но это взгляд стороннего наблюдателя, порой неосознанно высокомерного, хотя и стремящегося понять суть происходящих событий и природу гостеприимных, в чем-то наивных, зачастую пессимистично настроенных жителей.
Вероятно, в будущем кто-то еще пожелает осмыслить и современный период развития Кишинева, когда эйфория местной творческой элиты, взявшей власть в городе и стране, сменилась растерянностью от неспособности рационально воспользоваться ею, когда начались экономические трудности. Суверенная Молдова из развивающейся советской республики за двадцать лет независимости превратилась в страну, все еще мучительно пишущую свой сценарий развития. Новая власть крах экономики, прекращение поставок из бывших республик Советского Союза, разрыв экономических и культурных связей — все попыталась компенсировать идеологической ажитацией. Схватки сторонников румынизации и защитников молдавской идентичности и государственности не прекращаются. Этой болезненной темы Грета Ионкис коснулась в Приложении «Метаморфозы Кишинева»; упомянула она, ссылаясь на работы современных молдавских ученых, и о «синдроме Миорицы», проливающем свет на особенности национального характера.
Местами книга приобретает остро полемические черты. Автор спорит, порой яростно, с политиками новой национальной волны, создателями собственного мифа, своей истории Молдовы и Кишинева, в которой не отводится места политическому и культурному влиянию России и еврейского населения, отрицается многовековое этническое самосознание и чувство государственности самих молдаван, объявленных румынами. В то же время в книге слышится голос неравнодушного человека, имеющего свой, хорошо аргументированный взгляд на прошлое, настоящее города и страны, испытывающего печаль, а временами возмущение от того, что происходит сегодня в стране, руководство которой решило, что подниматься с колен эффективнее за счет очернения и пристрастного толкования фактов истории. В этом смысле «Утраченный воздух» — книга, предостерегающая от опасностей короткой и слишком избирательной памяти.
Алик Гольдман в своем романе о Кишиневе писал: «…как бы мне ни тыкали в нос примеры из классики, я все равно буду свято верить в то, что «хэппи энд» изобрели в Кишиневе. У нас коллективная любовь к нему уж больно ярко выражена… Просто сердце болит, до чего мы в Кишиневе любим этот «хэппи энд»…». Одной из характерных черт прежнего кишиневского воздуха был оптимизм, замешанный на постоянном ожидании чего-то доброго и нового в стране, обильно благословенной солнцем, плодородной землей, с ее в целом добродушным и гостеприимным коренным населением.
Книга «Утраченный воздух» заканчивается на грустной ноте: особенный воздух Кишинева исчез, истаял вместе с дышавшими им людьми. Но автор выражает надежду, что «Молдова не станет бессарабской Атлантидой, сохранит независимость и вернется на путь процветания».
У меня же, как у читателя-кишиневца, сохраняется вера, что еще вернутся лучшие времена Кишинева, построенного усилиями людей разных национальностей, оставивших после себя зримую память о том, как, выражаясь словами О. Мандельштама, мыслящее тело способно преобразить улицу и страну. Вернутся Кишиневу его неспешность и умиротворенность, его доверительность, его зажиточность и приятный глазу, хоть и немного провинциальный, лоск, и судьбу его будут решать умные и любящие его всей душой архитекторы и градоначальники. В какой жизни, вы спросите меня, все это произойдет? Бог весть. «Просто сердце болит, до чего мы в Кишиневе любим хэппи-энды»!
Игорь Аленин
О книге: Грета Ионкис. Утраченный воздух. Санкт-Петербург, «Алетейя», 2014
