Публикуем сложный, большой но интересный текст Сергея Градировского, посвященный Реформации, начавшейся 31 октября 1517 года.
В начале XVI века монах августинского ордена по имени Мартин Лютер, провозгласив ряд принципов, изменил историю мира. Его действия оказались столь точными, а их последствия столь мощными, что открыли новую страницу саморефлексии Церкви. Это был путь сквозь церковные авторитеты к простым, но требовательным истинам Писания, как оказалось, самый трудный путь, по которому римская Церковь на тот момент идти отказалась, что и спровоцировало второй великий церковный раскол.
Гораздо позже, принципы, которыми руководствовался Лютер, были переложены в знаменитые Quinque sola. Но именно Лютер своим стилем жизни, характером, своей категоричностью заложил основы всех пяти sola.
Публикуемый текст посвящен первому из них — SOLA SCRIPTURA.
I. Пастор-волк в овечьей шкуре
Возможна ли ситуация, когда пастор превратится в волка?
Лютер такую ситуацию предполагал. Более того, рассматривал как существующую проблему. Проблему, угрожающую человеку и любимой им Германии.
Мы, перед чьими глазами лежит двухтысячелетняя история Церкви, о таких ситуациях осведомлены во всех исторических и психологических деталях. С данной угрозой сталкивались апостолы, о ней предупреждал Иисус, предостерегая о волках в овечьей шкуре.
Но как?! Как в алтаре, как на церковной кафедре, как у святого причастия, как в Церкви в целом может появиться волк, ведь сказано что «врата ада не одолеют ее»?!
Так и есть, когда речь идет о Церкви как мистическом Теле Христовом – врата ада не одолеют Тело Христово, ибо Он Воскрес. Его Тело прожгло смерть, и вошло в воскрешение. И Церковь, пребывающая в силе Духа этого Воскрешения, уже искуплена этим Телом. Другое дело служители Церкви, собранные в твердые корпорации веры. Они люди, которые далеко не всегда исполняют обетование быть Невестой Христа. Когда грех через людей входит в церковь, тогда церковь становится сугубо «человеческой, слишком человеческой». Именно в такой церкви и заводятся волки.
Итак, пусть сама мысль об этом чудовищна, но, если такое возможно, то что делать овцам? Как самим себя защитить? И что еще сложнее и тревожней: как себя защитить от пастора-волка в овечьей шкуре?
Лютер ответ дал: С помощью Писания.
Это был принципиальный ответ, из которого вытекало немало важных последствий, и именно этот ответ объяснял многое, в том числе, лютеровскую категоричность.
II. Толкование всегда суть интерпретация
Если Писание возникло, не смотря на то, что Иисус сам ничего не записывал, и записывать не заповедовал, то разве устное слово свидетелей веры, хранимое в рамках традиции, не выше Писания?
Действительно, Лютер понимал, что устное Слово исторически и логически предшествовало письменному, и тем не менее, отмечая важность устного слова, реформатор настоял на сугубой ценности слова, фиксированного в тексте и собранного в корпус Писания.
Это становится еще трудней понять если мы допускаем мысль, что всякая запись устного слова неизбежно приводит к его интерпретации. И что всякое толкование ранее записанного (без такого толкования Церковь не может проповедовать керигму), – тоже есть интерпретация. Причем всякая такая интерпретация по неизбежности троякая: 1) в момент самостоятельного понимания текста толкователем, 2) в момент допущения толкователем понимания тех, на кого направлено его толкование, 3) в момент понимания слушателями толкования и толкователя.
То есть в Писании к первоначальному устному Слову нечто добавлено? В проповеди с опорой на Писание еще больше добавлено? В толковании Писания или Святых Отцов, поясняющих Благую весть, мы сможем обнаружить добавлений к ранее добавленному?
Письмо и толкование всегда что-то добавляют! Но что же это за добавка? Почему это допущено Святой Церковью? Речь идет о чьем-то попустительстве? Об искажении Слова Божьего? Об узаконенном святотатстве?
Нет, речь идет о неизбежной добавке к первой природе Слова чего-то важного, того что придется отнести ко второй тварной природе, существующей одновременно в двух форматах – человеческом и лингвистическом. Ведь любой язык, на котором мы высказываем Откровение (или фиксируем Его в письме), обладает силой самоговорения, а значит – интерпретации. Язык тоже толкователь и человек, пользующийся тем или иным языком – толкователь толкователя.
Человек с неизбежностью по-своему понимает одну и туже строчку Писания, в силу истории своего рода, накопленного опыта, остывших чувств, нанесенных ранее ран, одним словом, в связи с уникальной перцептивной системой каждого человека мы не можем расчитывать на дар одинакового понимания всеми одного и того же текста. Тем не менее, мы стремимся к единодушию, которое определенно нуждается в преодолении глубокого непонимания. И мы знаем, что по вере невозможное – возможно.
Итак, любое воплощенное Слово имеет двойную природу (возможно это неизбежное следствие воплощения как такового). Принцип двойной природы отражен в христологическом догмате. Данный догмат схватывает двойную природу не только исторического Христа-Слова – воплощенного, распятого и воскрешенного, но и Слова устной традиции, Слова Писания.
Следовательно, нам не нужно бояться человеческого, и с подозрительностью относиться к человеческому в самом Писании. Принятие факта наличия человеческого позволяет честней относиться к тексту Писания и своим собственным возможностям.
Отменяет ли факт человеческого статус богодухновенности Писания?
Нет, не отменяет. Напротив, ибо эта двоякость хорошо укладывается в русло христологического догмата, в силе которого описывать реальность, мы на на йоту не сомневаемся.
Из сказанного следует одно, что Писание мы расцениваем как богодухновенный всецело Божий, так и всецело человеческий текст. И этот парадокс обязан быть удержан и при кафедре, и при алтаре, и в проповеди, и в ежедневных с почтением штудиях над Книгой.
III. Вторая книга Творца
Понимая вышесказанное, Лютер, тем не менее, формулирует принцип Sola Scriptura. Так какие у него были на то основания?!
Отдадим должное виттенбергскому монаху, сделавшему точный хирургический надрез современной опухоли. Насколько можно восстановить ход мысли Лютера – восстановим: устная традиция, идущая от апостолов нарушена, местами искажена и даже исковеркана, организм Предания загрязнен, можно сказать, забит шлаками, Церковь коррумпирована и страдает симонией, индульгенции превращены в отвратительную практику по монетизации спасения. В этой ситуации последняя надежда и опора – это Писание, обратившись к которому, можно атаковать эти практики и добиться от церкви покаяния. Отсюда приоритет Писания перед иными формами хранения и несения Благой вести, отсюда высший авторитет Писания.
Образ овцы, могущей обойтись без пастора, более того, овцы, могущей стать пастором – это, безусловно, образ революционный. Может быть не столько для духа Евангелия, сколько для средневекового сознания. Это образ, заквасивший Новое время, явивший человека, склоненного над книгой, человека читающего, самостоятельно думающего, человека трактующего Писание.
Это стало открытием Нового времени. Ведь человек, проявивший самостоянье в отношении Писания, на втором шаге проявляет самостоянье и волю в отношении Природы – Второй Книги Творца. Свободное исследование Писания стало предтечей свободного исследования Природы. Дерзкой надеждой разгадать замысел Творца о мире. Этим чувством были заряжены многие подвижники Нового времени, авторы будущей науки.
Но не так много пройдет времени как произойдет сепарация «любимой дочери Церкви» от своей матери. И начнется другая эпоха – эпоха Модерна или Семейного Раздора.
IV. Тринитарный принцип
Чего не достает?
Применить к Слову-Писанию принципы христологического догмата – выявив в Нем две нераздельно неслиянные природы – только часть дела. Не менее важно применить принципы догмата тринитарного.
Раз всякое Слово (начальное, историческое, устное, слово Писания) от Бога, значит, за всяким Словом (Сыном) стоит Отец. А где Отец и Сын, там всегда и Дух. Поэтому в самом Писании есть Дух, есть все Трое как Одно. Если в Писании усматривается Логос, если там есть Дух, значит, Писание может трактовать само себя. Это была позиция, которую Лютер твердо отстаивал.
В этом вопросе реформатор противостоял как католикам, так и анабаптистам. Первые настаивали, что только Церковь толкует Писание, вторые – что только особые люди, на которых подчеркнуто почивает Святой Дух. Оба подхода напрочь закрывали возможность широкой самостоятельной работы над Писанием, а значит, игнорировали принцип Всеобщего царственного священства.
Тем не менее, католики обоснованно замечали: Церковь, в лице апостолов и первых учеников, положила устное Слово в письменное. Так возникли многочисленные евангелия, деяния, послания и апокалипсисы. Несколько позже Церковь, владея сокровищницей Предания и с опорой на соборный разум, отобрала из множества книг только те, которые наиболее точно передавали Благую весть. Из них и был сформирован канон Нового завета. Произошло это почти в то же время, когда был защищен Афанасьевский символ веры. Так как всякое чтение несет многомыслие, смыслы прочитанного ветвятся, образуют развилки, так как путей мысли слишком много, приходится поставить вопрос: как в них не заплутать простому человеку? Именно поэтому, отвечают православные и католическая церкви, человеку необходима навигация, обучение традиции правильного чтения, контролируемый опыт понимания. Очевидно, что только Церковь суть хранительница набора ключей к нужным дверям.
В свою очередь, анабаптисты не верили, что любой христианин, пусть даже великолепно обученный, или находящийся на вершине церковной иерархии, или совершенно смиренный может самостоятельно толковать Писание. Ведь Писание открывается только тем, кто уже стяжал Дух, ибо только Духом читается Слово. Человек же сам по себе остается немощным, он может только прислушаться к этому священному шепоту.
Лютер все это слышал, но упорно оставлял человека наедине со Словом Божьим. Упрямец? Но ведь само Писание убедило его в этом. Человеческий разум говорил ему о том, о чем говорили католики и анабаптисты, а Слово Божье – сказало другое. Лютер сам обрел покой, только после того, как в посланиях Павла нашел ответы на терзающие его совесть вопросы. И поэтому он знал, что каждого верующего можно и даже необходимо избавить от любого посредничества! Что каждый обладает неотъемлемым правом стоять лицом к лицу со Словом Божьим. Что каждый смертный имеет для такого стояния все, что ему нужно. Именно потому что «Писание толкует само себя»!
V. Сложная акустика
В момент когда Писание толкует само себя, что делает человек? Каким образом человек попадает в ситуацию, в которой случается возможным таинство самотолкования Писания? Как именно попадает туда человек?
Краткий ответ: пребывая в Духе, с ясным умом и Богочеловечно.
В такого рода толковании, обязан быть удержан христологический принцип. Это во-первых. Богочеловеческое распространяется за пределы напечатанного Слова и активно действует там, где Писание толкуется и практикуется. Чтобы удержать Богочеловечность процесса, человек вслушивается в Слово, ощущая как Дух выходит ему на встречу. Это должно предшествовать всякому толкованию. Когда именно так, тогда нет нужды в авторитетном толковании, ибо при Богочеловечном прочтении, Писание действительно Само Себя толкует. Живое Слово всегда ясно говорит с человеком, потрясая своего визави до основания.
Во-вторых, каждый кто толкует Писание, обязан научиться применять дополнительный метод верификации результатов толкования по процедуре. Различать и понимать где в этом твое, где Божье, а где чужое, которое незаметно просочилось в процессе понимания и толкования? Но не нужно бояться чужого, не нужно сторониться другого, если это чужое, заставляет тебя услышать полифонию смыслов Писания. Ведь Писание по определению обращается к разным. В этом предпосылка к соборности. Путь к соборности, в правильной, сложно устроенной акустике нашего храма, в нашей собственной готовности слышать и Небо, и сердце, и мнение брата.
В-третьих, к Писанию должно приступать с успокоенным умом, дабы последний в силу своей привычки не привносил в понимание смыслы других текстов. Реформация поставила перед церковью задачу: искаженная со временем людьми христианская весть должна быть восстановлена на базе Писания с помощью Разума, которым Господь, а не кто-то иной, наделил человека. Ведь человек обладатель того самого Разума, который имеет природу Логоса – Того самого чрез Которого все начало быть, «и без Него ничто не начало быть, что начало быть» (Ин. 1:3).
Итак, правильно построенное толкование Слова Писания – суть богослужение. Оно является продолжением таинственного процесса Боговоплощения, здесь и сейчас, в момент встречи читающего, толкующего и служащего со Словом. Действие сие соборно по принципу, что означает, что только облекшись в Слово нам можно стать Церковью.
VI. Как сквозь тусклое стекло
Критический ум не может не поставить вопрос: а что если Лютер переоценил возможности самотолкования Писания?
Честертон, разбирая проблематику герменевтики, отмечал: «смысл Писания далеко не очевиден, и нередко мы должны толковать его в свете других истин…». Каких? Откуда взятых? Если ответ не из Писания, то по мнению Лютера, это не так. Такой подход вел бы к неопределенности. И, главное, уравнивал бы Писание с любым другим источником информации.
Но Писание само в себе имеет особый Дух толкования. Всякое темное место может быть понятно благодаря свету, исходящему от других мест Писания – scripture scriptura interpretatur. Ибо в Писании в целом есть все нужное для понимания части. Оно есть Слово о Слове, о Его Словах, Его делах, Его смерти, воскрешении и вознесении.
Второй компонент ответа таков: все равно, чтобы мы ни делали, как бы ни старались, мы на пределе собственных сил можем понимать Писание только «как сквозь тусклое стекло» и так будет, одни считают что вплоть до наступления Второй Парусии, другие – что вплоть до прихода Царства. Тем самым, вхождение в Царство еще при земной жизни (что по вере дается), позволяет раскрыть и окончательно понять базовые смыслы Писания.
VII. Поиск дитя
Задача христианского экзегета «отыскать дитя в соломе яслей». Как это возможно?
Путем встречи «Бога в себе» и «Бога в Писании». Только тогда и происходит подлинное понимание священного текста, того, что не по силам самой твари любого достоинства. До этой Встречи – все сплошь проблемы понимания. Непреодолимые трудности, вызванные то ли особенностями герменевтики, то ли психики, то ли исторической подлинности того или иного отрывка, то ли языковыми харатеристиками, а не редко просто упрямством букволистов.
Но все же главное в процессе поиска дитя, рожденного в соломе яслей, – это удержание базовой пресуппозиции: Писание принципиально христоцентрично, а это значит, что Ветхий завет понимается через Новый, псалмы свидетельствуют о Спасителе, медный змей Моисея – о Голгофе, Соломон – о Логосе, песах в Египте – о Пасхе в Иерусалиме.
Пользуясь данным экзегетическим принципом, мы должны допустить, что так же как Ветхий завет открылся в Новом, так и Новый откроется только в ослепляющей вспышке Второго пришествия Того, Кто уже был с нами. Это допущение не дезавуирует сотерологическую мощь Писания. Но могло бы смирить тех, кто самовлюбленно уверен, что благодаря знанию Писания истина у них в кармане, она им открыта, а значит, принадлежит, и потому они уже «власть имеют» над душами и временами. Не имеют. Ибо и власть принадлежит Ему одному, про что однозначно говорил Иисус Пилату.
VIII. Ещё строже
Насколько сегодня необходимо придерживаться установленного Реформацией принципа Sola?
Логично предположить, раз мы еще дальше от времени Боговоплощения и у нас еще больше нерешенных проблем с Преданием и новыми традициями, которые кальцитовыми террасами Памуккале лежат на склонах Живого Слова, значит, нам надлежит еще строже применять принцип Sola Scriptura.
Одновременно мы стали гораздо больше знать о каноне книг Писания – как он складывался, когда и кем, что было отвергнуто; благодаря археологическим открытиям нам стали доступны апокрифы и вариативность канонических текстов, мы стали лучше понимать историю забвения целых книг, с которыми работали и на которые ссылались первохристиане, считая их богодухновенными.
Поэтому сегодня вновь актуален вопрос: Что есть Scriptura? Не должен ли новый Лютер, повести Церковь еще дальше к основанию Слова? Не должны ли мы – Церковь Христова – установить новые границы допустимого исследования, предложив новую формулировку должного и возможного?
И все это ценно и истинно, когда происходит в контексте непрекращающегося Боговоплощения.
Будем помнить, что и до Лютера богословы прибегали к методологии опоры на Писание. Так Маркелл Анкирский, выдающийся соратник великого Афанасия, «отбрасывает путы Евсевиевых цитат из церковных авторитетов и опирается только на тексты Священного Писания (согласно версии Карташева). За что ортодоксальные историки сравнивали Маркелла методологически с Лютером, ехидно замечая: «В основе только Священное Писание, а затем сразу – я сам» (там же).
Это жесточайший, но далеко не всегда справедливый упрек реформаторам от традиционалистов. Поэтому не «я сам», а Дух Святой во мне и через меня. Ну, а иначе, действительно я сам.
IX. Простая сложность
Применив к Писанию возможности вышеуказанных догматов, Лютер отстоял суверенитет Писания и перед Традицией (значит, перед вместилищем традиции – Церковью), и перед Пророком (духовно одаренной личностью).
С тех пор всякий образованный европеец знал: Писание само себе гарант, оно само себя трактует. В отношениях с Писанием, не нужен никто из смертных. И пусть никто никогда не навязывает себя в качестве посредника, без услуг которого Писание якобы туманно и герметично.
Писание достаточно просто, чтобы смыслы Его ухватил всякий. Ведь в Писании Дух благоволящий всякому, утешающий всякого и открывающийся всякому.
Но, одновременно, Писание достаточно сложно, чтобы каждый находил должным всю свою жизнь заниматься археологией Писания, трудиться над ним, чтобы вновь и вновь переживать над его страницами свет Фавора.
Представим на минутку Лютера, который как бы нежно напоминал всякому: Возлюбленный, верь, Писание заговорит с тобою, ты только открой Книгу и открой в своем сердце ее Автора. Все очень просто, все доступно, ибо «иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф. 11:30).
Отныне это необходимо было крепко усвоить всем и каждому:
– И потому пришел Сын, чтобы отпала необходимость в любом другом посредничестве!
– И потому сошел Дух на Пятидесятницу, чтобы отпала необходимость в любом другом источнике силы и чуда!
– И потому дано Писание, чтобы отпала необходимость в любом ином посредничестве и знании о грядущем Царстве!
– И потому пришел XVI и последующие века, чтобы массово дать народу книгу (книгопечатанье) и всеобщую грамотность, дабы каждый имел навык чтения и доступ к Писанию!
– И потому так важно помнить: взяв в руки Писание – ты уже не один, ибо один на один с Отцом, Сыном и Святым Духом!
X. Для пекаря и аптекаря
Таким образом, Лютер в вопросе веры настаивал на предельном эгалитаризме. Писание может толковать любой член общины – и пекарь, и аптекарь. Это был прямой вызов концепции господства священной иерархии, утвердившейся в Церкви со времен ее огосударствления и гениальных трактатов псевдо-Дионисия Ареопагита.
Провозгласив эгалитаристский принцип, Лютер, тем самым, заложил основание реальному воплощению евангельского принципа всеобщего священства. Каждый верующий имеет право и такую возможность в любой момент как первосвященник войти в Скинию Завета. Это означает тоже самое, что каждый из нас в любой момент может открыть книгу Писания и вступить в Святая Святых. Писание – и есть Скиния. Вне Писания, вне всеобщей грамотности, вне наличия Писания в каждом доме, вне переводов на языки народов, вне привычки сверять свои мысли и поступки со Словом – нет и всеобщего священства.
Путь к свободе был открыт. И было бы все весьма просто, если бы было все именно так. Лютер лично убедился в плодах предоставленной человеку свободы. Германия запылала…
Виноват ли в этом был и пекарь, и аптекарь? Стоит ли за кровью неквалифицированное толкование Писания? Почему Писание кому-то открывается, а кто-то годами безуспешно ломится в распахнутую самим Спасителем дверь? Почему Писание кого-то смиряет, а в ком-то разжигается Дух войны и насилия? Почему Писание одних преображает, многих смиряет, не мало кого сокрушает, а других только пуще надмевает?
Лютер дает такой ответ: Писание само себя толкует и становится предельно ясным, только если вкушающий Писание ищет в нем Христа. При любом другом способе взаимоотношений с Писанием – научном, познавательном, развлекательном и даже образовательном – текст остается непонятным, темным, будящим сомнения и тревоги, то есть отчужденным и герметичным.
XI. Свобода вплоть до предательства
В предельном и честнейшем эгалитаризме таилась величайшая опасность: если текст Писания может быть понятным каждому «пекарю и аптекарю», если каждый может его толковать, это рано или поздно откроет ящик Пандоры ересей.
Как здесь быть? Как положить пределы интерпретации? Как привить культуру сдержанности и богобоязненности в толковании? Как институционально минимизировать угрозы всезнайства и зазнайства?
Есть два распространенных способа контроля.
Первый – отдать право толкования Слова спецпредставителям Церкви, остальным – запретить. Следствием такого подхода становится запрет перевода Писания на местные языки. Следствием следствия – огромная дистанция между Писанием и народом Божьим. Известны случаи, когда некоторые новоиспеченные доктора теологии знакомились с полным текстом Писания только после получения указанной степени.
Второй – законсервировать толкования в рамках сложившихся богословских школ. По этому пути пошел, например, суннизм, на языке которого это звучало как требование «закрыть врата иджтихада».
Кто-то скажет, что это способы «весьма благоразумных», кто-то квалифицирует иначе – «тех, кого поразил страх».
Ересь – отвратительна. Но страх ереси и нетерпимость к ошибкам единоверцев – отвратительны еще более. Страх ереси может убить свободу. Но вне свободы знание о Логосе не воспроизводимо. Только будучи свободным, человек примиряется с Богом. Раб примиряется с судьбой. Судя по известной нам священной истории, в глазах Всевышнего ценен только свободный человек, делающий личный выбор. Человек настолько наделен свободой от Бога, что в рамках оной смог предать самого Бога.
Только будучи свободным, сердце может быть кому-то предано. Только будучи свободным, мышление может самостоятельно ввести границы, подчинив себя Логосу. Только будучи свободным, человек может совершить акт веры, тем самым обрести сыновство.
Поэтому для спасения нужна свобода. Но в свободе есть место и ереси, которая смущает народ, разрушает Церковь и разжижает ум. Эта дихотомия и есть Сцилла и Харибда всякой экзегезы.
XII. Онтологический другой
Как здесь быть?
Удерживаться в перекрестье понятий – сомнения и уверенности, и диалоге фигур – ближнего и дальнего (онтологически другого). Для духовного развития нужно и то, и другое – и сомнение, и уверенность. Без первого нет вслушивания и умаления, без второго – движения и достижения.
Вслушаемся в слова Ратцингера:»Коренное определение человеческого удела состоит в том, что человек не может найти конечный смысл своего земного существования иначе как в непрерывном споре сомнения и веры, возражения и уверенности. И может быть, именно сомнение, предохраняющее и того, и другого от замыкания в собственном мире, могло бы стать местом их общения. Оно мешает каждому из них целиком уйти в себя. Оно влечет верующего навстречу тому, кто усомнился, сомневающегося – в объятия верующего. Для одного оно есть форма участия в судьбе неверующего, для другого – форма, в которой вера продолжает пребывать в нем, несмотря на брошенный ей вызов» (Einfuhrungin das Christentum).
Вспомним теперь Лютера, которого всю его жизнь сопровождали сомнение и уверенность, что позволяло ему находиться в гуще событий, не избавляло от всех ошибок, но одаривало исторической ценностью.
Лютер очень любил послание к Галатам, в котором есть слова «мы ни на час не уступили и не покорились, дабы истина благовествования сохранилась» (Гал. 2:5). Лютер в письмах тарсянина черпал силы, с опорой на которую, он смог не уступить и не покориться давлению церковного авторитета, в ситуации когда тот противоречил Писанию и его совести.
Лютер дерзил? Лютер шел против всесильного Рима? Лютер греб против течения?
Только таким путем и ведет человека его совесть. И только так пробуждается совесть ближнего. А когда совесть разбужена – разбужен человек. И только такой человек в состоянии совершать ценные в глазах Господа поступки. Только разбуженный выбирает. Только разбуженный понимает весь ужас и красоту формулировки SOLA! Ужас ставки в мире, в котором малодушно ценится компромисс.
P.S.
Въедливые историки по некоторым эпизодам текста могут упрекнуть меня в произвольности трактовки. Но где говорит богословие, там нет необходимости все смыслы основывать на историко-критическом методе. По этому поводу громко высказался великий Карл Барт. Поэтому автор постарался взглянуть на Лютера не глазами историка, но глазами любви.
