Доктор Лидия С. Дагдейл (Lydia S. Dundalk является помощником директора программы биомедицинской этики в Йельском медицинском колледже в Нью-Хейвене. Недавно она выступила редактором книги: «Смерть в двадцать первом веке: курс на новую этическую основу искусства хорошо умирать» (Dying in the Twenty-First Century: Toward a New Ethical Framework for the Art of Dying Well).
В данном интервью она объясняет некоторые из своих идей по отношению к современному способу восприятия смерти.
Почему современные подходы к процессу умирания являются проблематичными? Большинство людей уходят из жизни в больницах, накормленными и ухоженными в медицинском смысле, не так ли?
Лидия С. Дагдейл: Вопрос, который я себе задаю, заключается в том, достаточно ли современного медицинского подхода к смерти для того, чтобы решить экзистенциальные дилеммы моих пациентов.
У меня было несколько пациентов, которые приходили только для того, чтобы поговорить о том, что с ними произойдет. И они при этом не имели в виду физическую смерть, хотя иногда возникает и этот вопрос. Зачастую они больше заинтересованы в том, чтобы поделиться со мной своими мыслями о загробной жизни и Боге. Иногда пациенты хотят обсудить религиозные практики своих семей или свои детские верования. Многие из них знают, что я работаю над проблемами окончания жизни. Другие просто считают кабинет врача «безопасным местом» для того, чтобы обсудить экзистенциальные опасения, о которых они не могут поговорить с друзьями, родственниками или коллегами.
Поэтому, да, несмотря на то, что современный подход с смерти сохраняет чистоту, предполагает питание и медицинское обслуживание пациентов, услуги клиник или больниц не включают ответ на те большие вопросы, с которыми приходит большинство моих пациентов.
Вы утверждаете, что нам необходимо возродить религиозный смысл смерти, как некий ars moriendi. Однако какую пользу в подготовке к смерти приносит религия, кроме нескольких молитв?
Я считаю, что все жители запада, вне зависимости от их религиозности, могут многое подчерпнуть из ars moriendi (лат. «искусство умирать») – традиции, сосредоточенной на прижизненной подготовке к смерти. Однако я не утверждаю, что мы должны возрождать религиозный смысл смерти.
Я лишь говорю, что христианам их сообщество единоверцев-последователей, объединенных одной теологией, предлагает наилучший контекст для того чтобы пройти в беспокойных водах процесса умирания. Христиане могут это сделать с помощью совместного изучения своей истории через чтения, встречи и священные ритуалы.
Христиане, как это повелось еще в 1 и 2 веках н.э., могут возобновить и расширить практику посещения больных и заботы об умирающих. Они могут совместно обсуждать и записывать предварительные указания на случай смерти. Медики из числа прихожан могут служить в качестве неофициальных проводников по управлению сложными процессами современного биомедицинского здравоохранения. Все это помогает обрести сплоченность с сообществом единоверцев, помогая его членам с мудростью подходить к вопросам, касающимся смерти.
Следует добавить, что это могут делать не только христианские сообщества. Другие группы, как религиозные, так и нерелигиозные, могут тоже заниматься подобного рода деятельностью. Однако христианское понимание смерти как врага, который был уже побежден, предлагает своего рода целительный бальзам для умирающих верующих.
Вы рассматриваете три стадии последовательного медикализированного умирания. Можете их коротко обозначить?
В своей работе я начала с ars moriendi как с иллюстрации религиозного умирания, чтобы показать, как, по меньшей мере в Соединенных Штатах, индустриализация, Гражданская война, развитие медицинских технологий и подъем движения смерти оказали совместное влияние на секуляризацию смерти.
Аrs moriendi – это серия брошюр по подготовке к смерти, которые были разработаны в середине 14 века как реакция на последствия бубонной чумы в Европе. Считается, что изначальный манускрипт распространялся Католической церковью, однако эти “проводники по смерти» приобрели широкую популярность, были переведены на много языков и приняты как религиозными, так и нерелигиозными сообществами, распространились по всей Европе, даже до Соединенных Штатов. Их продолжали использовать вплоть до XX века.
Однако индустриализация бросила вызов сосредоточенному на обществе подходу к искусству умирания. По мере того как люди переезжали из деревень в города в поисках работы, они оставляли свои дома, переселяясь в забитые квартиры совместно с другими рабочими. Поскольку это случайно совпало с подъемом институтов здравоохранения, местом назначения больных и умирающих стали больницы, а не дома.
Гражданская война тоже драматическим образом изменила процесс смерти: хорошая смерть начала означать мужественную кончину, федеральное правительство установило национальные кладбища, поместив тела погибших солдат далеко от сообществ, в которых они жили, и при этом целое поколение воевавших умерло без каких-либо христианских ритуалов погребения, которые были распространены в довоенную эпоху.
Развитие медицинских технологий в XX веке, в том числе появление реанимационных отделений, антибиотиков, систем искусственного поддержания жизни и других продлевающих жизнь лекарств и технологий, размыло границу между жизнью и смертью и предложило новую, осязаемую, физическую надежду для тех, кто раньше считался смертельно больным.
Как XX век преобразил надежду на религиозное спасение в надежду на медицинское спасение, передав божественную власть врачам?
Невероятное развитие поддерживающих жизнь технологий означает, что наши дни на земле становятся дольше, а перспективы смерти все больше отодвигаются. Сосредоточение на приготовлении к смерти, которое было в моде более 500 лет, стало устаревшим и даже немного пугающим в период после Первой мировой войны.
Проповедники стали заострять внимание на том, как помочь верующим хорошо жить, а по мере того как медицинские технологии стали все больше обосабливаться, духовенство вообще потеряло влияние и авторитет в больницах. Конечно, священники все еще могут навещать больных, однако теперь власть над жизнью и смертью перешла к врачам. Потому что теперь именно они могут включать и отключать аппараты искусственного поддержания жизни.
Похоже, что мы наблюдаем снижение понимания, что смерть имеет какой-то смысл, и увеличение желания контролировать смерть. Что же мы теряем в этом процессе?
Наличие у смерти смысла поднимает вопросы о смысле жизни. Если смерть бессмысленна, тогда для какой цели мы живем, если не говорить об удовлетворении немедленных потребностей? (Под «немедленными» я подразумеваю желание прожить от 60 до 80 лет на земле).
Я постоянно слышу такие вопросы от своих пациентов. Когда смысл жизни заключается лишь в максимизации опыта здесь и сейчас, пациенты стараются получить от жизни все до наступления смерти. Это не просто вычеркивание пунктов из списка: они стараются максимизировать или повлиять на все аспекты своей жизни, будь то эгоистичные желания или попытки что-то дать другим, путешествия в экзотические места, эксперименты с новыми формами духовности, планирование своей смерти, восстановление разрушенных отношений, преследование новых сексуальных отношений или, наоборот, желание после целой жизни беспорядочных связей закончить ее на моногамной ноте. Очевидно, не все это так плохо. Однако подобные рассуждения строятся на основании того, что кроме этой жизни больше ничего нет.
Однако, когда смерть имеет смысл, жизнь тоже обретает новое значение, и тогда мы можем перестать определять все аспекты своей жизни по тем следам, что мы в ней оставим. Когда наша история является частью чего-то большего, мы начинаем заботиться уже о другом наследии, сосредоточенном вокруг веры, надежды и любви.
Источник: MercatorNet
