Американская нация сталкивается с кризисом ассимиляции по мере того, как иммигранты Ближнего Востока продолжают отвергать западную культуру, которую они считают слишком безнравственной.
Любовь к своей стране — не идолопоклонническая, а присущая моей человеческой сущности и достоинству, — у меня в крови. Я родилась и стала частью семьи, рода, религии, культуры и государства. Отвержение этих связей — это отвержение самой себя, однако отчасти именно этого требует ассимиляция. Это одна из причин, делающих иммиграцию сложным и разрушительным процессом для человеческой души. Как дух, воплощенный в плоть, я живу, двигаюсь и населяю данное мне место. Хочу я или нет, я соединена с этими общественными сферами, и качество моей жизни зависит от того, насколько хорошо я поддерживаю эти связи и привязанности.
Иммиграция разрушает эти совместные сферы. Она в большей или меньшей степени калечит нити, соединяющие меня с моей семьей, родом, религией, культурой и государством. Любовь к своему городу или государству может быть неистовой, именно поэтому изгнание бывает столь травмирующим. Даже поверхностное изучение истории показывает, как общества использовали изгнание в качестве заслуженного или незаслуженного наказания для граждан. Данте очень страдал после изгнания из Флоренции, однако, если бы этого не случилось, возможно, мир бы никогда не увидел «Божественной комедии». Его страдания принесли успокоение многим живущим после него.
Ассимиляция — больше, чем адаптация к новым методам
Я обнаружила, что ассимиляция больше схожа с революцией, чем с адаптацией. В некотором смысле мне пришлось «восстать» против того, кем я была раньше, чтобы влиться в новый социальный порядок. Я говорю это, потому что по мере получения собственного опыта иммиграции и ассимиляции и наблюдения за другими жителями ближневосточной культуры, я увидела, что эти изменения включают в себя нечто большее, чем простую корректировку поведения (или мысли) в новой культуре. Мне пришлось изменить не только то, как я себя веду или как думаю. Скорее, эти «изменения» требовали истинной внутренней ассимиляции, которая выходит за рамки ощущений: они касаются самой моей сущности, то есть меняют то, как я думаю, о том, что думаю, и как я воспринимаю свое поведение.
Эта внутренняя революция — причина, почему зачастую требуется одно-два поколения, чтобы полностью ассимилироваться, в зависимости от силы привязанности к семье, религии или традиции. Чем слабее и более непостоянна привязанность, тем быстрее и полнее происходит ассимиляция; чем сильнее и дольше привязанность, тем дольше и менее развита ассимиляция.
Естественно, иммигранты, собирающиеся в культурные диаспоры по всей Америке, ассимилируются дольше, чем иммигранты, полностью погруженные в естественное американское окружение. Я не пытаюсь принизить значение диаспор: я не верю, что должно быть «либо то/либо это», это слишком жестоко и разрушительно для человеческой личности. Я считаю, что существует путь ассимиляции, включающий и то и другое, позволяющий иммигрантам сохранять свою личность, становясь при этом хорошими и верными гражданами новой страны. Этот подход особенно необходим при представлении иммигрантам основополагающих принципов построения страны.
Для настоящей внутренней ассимиляции должна произойти теоретико-познавательная перемена в отдельно взятом иммигранте. Масштаб этой перемены равен степени ассимиляции. На примере популярной культуры: в фильме «Крестный отец» Майкл родился в Америке и женился на американке, однако продолжил участвовать в мести и убийствах, которые начались давным-давно в Сицилии. В нем не произошла эта перемена, по крайней мере, не в той степени, которая нужна, чтобы начать по-другому думать и проводить свою жизнь.
Когда моя семья покинула Ирак, мы отправились в Грецию под предлогом «отпуска». Там мой отец обратился за помощью в Мировой Совет Церквей. Мы жили в Греции около полутора лет, пытаясь найти страну, согласную нас принять. С помощью друзей, знакомых, а так же малознакомых нам людей одна щедрая и добрая американская семья из Лос-Анджелеса согласилась нас спонсировать, и нас приняло американское посольство в Греции. Жить в Греции, несмотря на нестабильность, было для меня легко. Греческая культура принадлежит к средиземноморской, схожей по обычаям с культурой Ближнего Востока, поэтому для жизни там потребовалась адаптация, а не внутренняя революция, которую я пережила, приехав в Америку, ставшую для меня, напротив, полной сменой цивилизации.
Уникальность Западной цивилизации
Построенная на объединении культур Иерусалима, Греции и Рима, Западная цивилизация стала больше, чем все три вместе взятые. Этот синтез цивилизаций принес особенно большой вклад в гармонию веры и разума, образовав менталитет, уникальный для Западной цивилизации. Брак веры и разума стал союзом, чьи идеалы доброты, истины и красоты возрастали в полной гармонии.
Однако в арабском мире произошло нечто совершенно противоположное. После покорения исламом Ближнего Востока на какое-то время наступил период процветания цивилизации. Я помню, как нас учили в иракских школах: «Знаете, именно мы, арабы, придумали алгебру». Под выражением «мы, арабы» подразумевалась некая солидарность всего арабоговорящего мира, однако на самом деле, арабы — это мусульмане, пришедшие с Аравийского полуострова и завоевавшие различные христианские, иудейские и языческие народы и культуры, проживавшие на Ближнем Востоке и в Северной Африке. Тот факт, что мы — моя семья — были не арабами и не могли заявить о том, что мы изобрели алгебру, никак не отразился на гордости своей ассирийской и халдейской цивилизацией, присутствующей у моих родителей.
Однако это процветание арабской цивилизации — ее торговля, искусство, язык, сохранение и перевод греческой философии — продлилось не долго. Постепенно соревнование между верой и разумом достигло точки кипения. В своей книге «Вера, разум и война с джихадом» (Faith, Reason, and the War Against Jihadism) Джордж Вейгель (George Weigel) дает прекрасное объяснение тому, что произошло в интеллектуальной жизни Ислама — и в последствии с интеллектуальной жизнью всего Ближнего Востока. Хотя христиане и иудеи продолжали там обитать, они всегда оставались в меньшинстве, ограниченном рамками своей субкультуры. Вот что пишет Вейгель об истории «остановки интеллектуального поиска» и «потери интеллектуальной жизнеспособности»:
«Затем что-то произошло, и в средние века второго тысячелетия дух поиска истощился в Исламском доме. … Исламские религиозные власти постепенно стали нервничать при мысли о подобных филосовских рассуждениях [таких, как мысль Аверроэса о подчинении теологии философии], и эта нервозность в сочетании с традиционным чувством самодостаточности Ислама (а также его презрения к достижениям мира неверных), создала культурную ситуацию, которая в конечном итоге привела к угрозе интеллектуальной жизнеспособности.
Поэтому когда монголы начали жечь и громить Багдад в 1258 году, восстал исламский лидер, Ахмад ибн ’Абд аль-Халим ибн Таймия (Ahmad ibn ’Abd al-Halim ibn Taymiyya), «расширивший цель джихада, включив в нее «не только еретиков, вероотступников, грешников и неверующих (включая христиан и иудеев), но также всех мусульман, пытавшихся избежать участия в джихаде». Эта перемена, совместно с призывами к политической власти спасти и защитить Ислам, осталась с поддержкой других исламских лидеров и впоследствии дала нам супер-националистический современный менталитет «Ислам против Запада».
Роль религии в ассимиляции
Учитывая то, что ассимиляция — не просто перемена того, что я думаю или делаю, но изменение того, как я думаю о том, что я думаю и делаю, становится хорошо понятно, что религиозные мировоззрения человека формируют то, до какой степени этот человек ассимилируется. Религия, помимо всего прочего, дает нам теоретико-понятийный аппарат. На Ближнем Востоке основными религиями были ислам, христианство и иудаизм. Каждая из них имеет свое мышление в отношении Бога и человека, и знание о Боге и человеке.
Конечно, христиан и иудеев, живущих под руководством ислама, тоже коснулась интеллектуальная стагнация — через подверженность разума вере — окружающей исламской культуры. На самом деле они под ним задыхались. Хотя они разделяли многие элементы культуры с «арабами», христианские и иудейские сообщества уравновешивали их своей религией и субкультурой. Когда большая часть Ближнего Востока была колонизирована Великобританией и другими европейскими странами после Первой мировой войны, образовалось место для интеллектуального и технологического развития, и многие христиане и иудеи начали процветать, и, как известно, мусульмане тоже. Поскольку я росла до полного укоренения пан-арабского национализма, я слышала многие истории о том, как христианские семьи посылали не только сыновей, но и дочерей на Запад для получения образования.
Чтобы понять ассимиляцию иммигрантов, нужно задать вопрос: какую роль играет разум в их религии? Мы видим явное различие в ассимиляции этих групп, по мере того как они иммигрируют на Запад. Хотя есть исключения: большинство людей, чья религия не подчиняет разум вере, а объединяет то и другое, лучше ассимилируются. Вейгель объясняет это так:
«Библия…призывает верных иудеев и христиан использовать свой разум для понимания значения и применения своего морального учения… Для сравнения, священная книга ислама описывается влиятельным египетским исламистом следующим образом: «Коран для человечества — как руководство по применению для машины».
Священное писание иудеев и христиан призывает их искать мудрость, знания, понимание, искать причину, любить Господа Бога всем своим разумением и задавать вопросы. Вот слова Кардинала Йозефа Ратцингера (Joseph Cardinal Ratzinger): «С самого начала христианство понимало себя как религию «логоса», религию, существующую согласно разуму». То же самое мы читаем в книге Притч 25:2: «Слава Божия – облекать тайною дело, а слава царей – исследовать дело».
Человек создан, чтобы думать и узнавать, и именно это различие влияет на ассимиляцию иммигрантов. Я полагаю, что есть религии и социологические корни более совместимые с основополагающими принципами Америки, и таким образом эти люди способны лучше ассимилироваться в этой стране. Это похоже на противоречивое заявление, однако в реальности — это просто наблюдение за человеческой природой, которую опыт не позволяет отрицать. Кардинал Ратцингер говорит о том же. Он объясняет: «Не все общества имеют социологические предположения о демократии, основанной на партиях, как думает Запад; таким образом, полный религиозный нейтралитет государства в большинстве исторических контекстов рассматривается как иллюзия».
К сожалению, у нас больше нет культуры, основанной на вере и жизни согласно основополагающим американским принципам. Вместо этого эти принципы заменила иллюзорная цель «полного религиозного нейтралитета». У нас есть развратная культура, которая выталкивает Бога на улицу. Определяющая черта в глазах иммигрантов в том, что в Америке правит анти-семейная культура, цена ассимиляции в эту культуру кажется слишком высокой.
Для иудеев, христиан и мусульман разум, объединенный с верой, показывает им, что современная Западная культура направлена против разума и веры. Они верят, что не могут ассимилироваться, не пойдя в какой-то степени на компромисс и с тем, и с другим. Я сама прочувствовала это, наблюдая за тем, как ближневосточные христианские ценности и традиции моих соотечественников с годами исчезают. Для мусульман, приезжающих сюда и продолжающих жить и думать, как они это делали в арабских странах, результатом становится либо радикализация, либо совместное выжидание момента, когда Ислам захватит мир.
В нашей стране есть проблема с ассимиляцией: многие иммигранты благодарны за возможность получить здесь убежище, однако они отказываются полностью ассимилироваться в культуру, которую считают развратной. Ответом этому кризису отчасти может стать возобновление здорового патриатизма, восстановление принципов веры и разума, на которых была построена эта страна. Именно воссоединение веры и разума поможет иммигрантам Ближнего Востока с радостью принять нашу культуру.
Об авторе: Лума Симмс (Luma Simms) пишет о культуре, семье, философии, политике, религии, жизни и мыслях иммигрантов. Она получила степень бакалавра по физике в Государственном университете штата Калифорния, г. Помона, а так же изучала юриспруденцию в Университете Чапмана. Она является автором книги «Амнезия Евангелия: забывая благость Благой Вести».
Источник: MercatorNet
