«Мы сами — часть тайны, которую пытаемся разгадать». Макс Планк.
Эпистемологический инстинкт в нашей основе. Мы стремимся проникнуть в глубочайшие тайны материи, в структуру Вселенной и фундаментальные законы, управляющие бытием. С появления первых натурфилософов в античности и вплоть до новейших теорий современной физики наше понимание строения материи усложнялось, видоизменялось и расширялось. Однако в философских и научных кругах всё чаще встаёт вопрос о том, не достигли ли мы в своём познании некоего предела, за которым реальность либо остаётся навсегда непостижимой, либо требует таких способов её осмысления, которые фундаментально недоступны для нашего ума и языка.
С одной стороны, идея предела человеческого познания часто связывается с религиозными или метафизическими воззрениями, от Платона и Аристотеля до Канта и Гегеля. С другой — в современной науке также прослеживается линия рассуждений, близкая к предположению, что есть фундаментальная черта, отделяющая постижимое от непостижимого. Главным образом, эта дискуссия достигает кульминации в квантовой механике и физике элементарных частиц, где сама природа изучаемых явлений ставит под сомнение классические представления о наблюдении, объекте и субъекте. В своих «Лекциях по физике» Ричард Фейнман сформулировал мысль, которая отражает всю глубину человеческой растерянности перед новыми фактами: «Я думаю, что могу смело утверждать: никто не понимает квантовую механику». И хотя эту цитату можно воспринимать как шутливое преувеличение, она подчёркивает центральную проблему: чем глубже наука проникает в микромир, тем больше наш языковой, логический и интуитивный аппараты перестают соответствовать открывающимся реалиям.
Впервые вопрос о границах научного знания и одновременно о границах языка в явном виде поставил Иммануил Кант в своём сочинении «Критика чистого разума». По Канту, ум ограничен рамками возможного опыта, а «вещь в себе», лежащая за пределами чувственного восприятия, остаётся непознаваемой. Впоследствии кантовская традиция получила продолжение в немецкой классической философии, а также в неокантианстве, где мыслители — хотя и в разных аспектах
— указывали на непреодолимые различия между тем, что человек воспринимает, и тем, каково это «на самом деле». В более поздние времена Людвиг Витгенштейн в «Логико-философском трактате» заключал: «О чём невозможно говорить, о том следует молчать». Эта известная фраза часто интерпретируется как указание на существование логико-лингвистических барьеров, не позволяющих человеку высказаться корректно о некоем реальном «мире» за рамками нашего языка.
Однако если Кант и Витгенштейн говорили о трансцендентных или логических границах мышления и языка, то в XX веке появились более конкретные физические и математические аргументы предела познания. Одним из первых крупных вызовов здесь стала теория относительности Альберта Эйнштейна. Она потребовала смены классической парадигмы пространства и времени, показав, что интуитивно привычные представления могут быть переосмыслены радикальным образом. Но даже Эйнштейн в своих письмах к Максу Борну проявлял обеспокоенность тем, что квантовая механика ставит нас перед ситуацией, когда «Бог играет в кости». Эта ироничная формула отразила внутренний кризис в понимании фундаментальных процессов реальности: эйнштейновский детерминизм ломался перед вероятностными уравнениями квантовой теории.
Полный текст статьи вы можете прочитать по ссылке.
Автор: Андрей Резниченко, Член научного комитета премии «ВЫЗОВ», руководитель редакции «Наука» ИА ТАСС, руководитель Гильдии научных журналистов Союза журналистов России, «Почётный работник науки и высоких технологий Российской Федерации»
